На столе он оставил записку матери: «Срочно уехал в Ашхабад на три дня. Сергей». Но уже в дверях понял, что очень уж сухо написал. А ведь матери писал! Стыд ожег его. Как же это получилось, что отдалился он от дорогих людей? Доверять перестал им, стал жить под покровом тайны, как под покровом ночи. Гуров, настоящий Гуров, ничем не лучше, подумал он, ощущая, как наливаются кровью щеки. Снова подсел к столу, дописал: «Вернусь — все объясню. Прости меня, мама».

В аэропорт он приехал задолго до рейса. Пока в суете дня устраивал свои школьные дела, покупал билет, телеграмму отсылал, пока собирался в дорогу, время шло своим чередом. А как вылез из автобуса и присел на скамейке в редкой тени пустынных акаций в аэропортовском чахлом скверике, время остановилось. Он посмотрел на часы, отсидев здесь, казалось, вечность, и поразился — прошло всего шесть минут. Сергей даже к уху поднес часы — не остановились ли? Но маятник тикал внутри исправно, и секундная стрелка прыгала по маленькому своему кругу. Ждать да догонять — хуже нет, вспомнил он пословицу, но легче от мудрой народной наблюдательности не стало. До самолета было еще четыре часа, да там лету еще час. А Вера…

Нетерпение согнало его со скамейки, он пошел по аллее, по узкой дорожке меж тех же акаций, мимо аэровокзала, вокруг деревянной беседки, где женщина с тремя малолетними детьми маялась на узлах в ожиданий своего рейса. Самый маленький подремывал у нее на руках, двое же старшеньких все норовили выйти из беседки на простор, от материнского глаза, и она покрикивала на них звенящим шепотом, чтобы спящего не разбудить.

— Пи-ить!.. — заныли в один голос ребятишки.

— Ну, пострелята, покоя от вас нет, — сказала она и, завидя Сергея, попросила: — Поглядите за вещами, молодой человек, я в буфет схожу, лимонада куплю им.

— Конечно, я присмотрю, — охотно согласился Сергей и присел на деревянный парапет беседки.

Отсюда просматривалось все бескрайнее летное поле, белесое, скучное, и небо над ним было такое же. Полосатая «колбаса» на мачте обвисла в безветрии. Громада гор вдали, в дымке, казалась чужой здесь, неестественной, словно пририсованной.

Как все уныло, однообразно, глазу задержаться не на чем, думал Сергей, щурясь от солнца, и как было бы прекрасно все это, окажись рядом Вера. Он думал о ней неотступно все время — и дома, и в школе, и в кассе аэрофлота, и на почте, и здесь, на краю летного поля, которое одно невидимым, неощутимым, но таким реальным аэромостом соединяло его с Верой. Она стояла на другом конце этого моста, и надо было перейти его, перелететь, чтобы увидеть Веру. И когда он так думал, невольно улыбался, и люди оглядывались на него, а он ничего не замечал. Но внезапно все это отходило, и душу заполняло иное волнение, беспокойство охватывало, тревога. Что же там темнил Игнатий Ефремович, на что намекал, о чем умалчивал? Может быть, Вера в помощи нуждается, надо ему быть рядом, защитить, выручить из беды, а он тут прохлаждается…

Прошло чуть больше часа, как приехал он в аэропорт. Женщина улетела со своими детьми и узлами, он забыл, куда, кажется, в Бекдаш, на Карабогаз, к мужу, который нашел там хорошую работу, заработок приличный и квартиру дают, секцию. «По стройкам все мотались, — рассказывала женщина, разливая в картонные стаканчики шипучий лимонад своим пострелятам. — Оно хорошо, пока одни, а с этими огольцами — куда? Теперь на месте будем. Хватит уж мыкаться».

Мыкаться, мыкаться… Слово это запало, назойливо лезло на язык. Он приладил его к своим заботам, подумав, что надо было все решать сразу и жить вместе, не мыкаться. Или там, или здесь, только вместе. Наверное, лучше здесь, чтобы ей не напоминало… Но только доходил он в размышлениях своих до этого, как радужность мечтаний рассеивалась, мечты разлетались в прах. То, что могло напоминать ей, могло и удержать ее там, в прошлом ее, где не было Сергея, а был другой человек по имени Игорь. Они же могли только так разойтись, а на деле оставаться мужем и женой, со штампами в паспортах, и он право имел на нее… Или нет, кажется, эта формальная сторона не дает никакого права, он что-то читал такое… Но все равно… Теперь казалось, что Вера нарочно сказала, будто у них еще будет время все обдумать, а у самой путы, она не освободилась от них…

Великое нетерпение снова сорвало его с места. Он пошел по тем же асфальтовым дорожкам вокруг здания, вокруг беседки. В который уже раз посмотрел на циферблат: еще два с половиной часа.

— Ну, что ей Игорь? — размышлял Сергей, вышагивая по дорожкам. — Рвач, барахольщик, машину имеет, а нравственных идеалов никаких. Злой, эгоистичный, Веру обидел… — Снова возбужденное воображение стало создавать картины Вериных страданий. Вот Игорь вламывается в ее квартиру, угрожает, замахивается…

А он все здесь…

До самолета оставалось два часа восемнадцать минут.

Хотел вспомнить Веру студенческих лет, но почему-то ничего не вспоминалось, мельтешило в памяти несущественное. Это беспокоило его. Как же так — ничего не было у них позади, в том прошлом, когда на лекциях сидели почти рядом и интересы были общие и… Неужели ничего?

И вдруг с облегчением вспомнил: было. На первом курсе было. Вечеринка наметилась, день рождения у Светки Козорез. Вера и сказала ему об этом: «Обязательно приходи, слышишь?» Посмотрела со значением, он в ее взгляде, в улыбке прочел столько всякого, что до вечера себе места не находил, сердце обмирало. «Неужели?» — спрашивал он себя. И был уверен: да. Он тайно был влюблен в нее, косился на лекциях, приятно было видеть ее склоненную над конспектом голову. Волосы она подстригала коротко, почти по-мальчишески, но была не угловата, хороша собой, мила, притягательна. Не он один заглядывался. Все какая-то компания вертелась возле нее, шушукались, смеялись чему-то, свои у них были тайны. Она действительно не обращала на него никакого внимания. А тут сама подошла и сказала и посмотрела так, и улыбнулась со значением…

Но все оказалось иначе. Никакого дня рождения у Светки не было, это они нарочно придумали, чтобы свести их вместе — Сергея и Светку. Оказывается, она «с ума по нему сходила», весь курс знал, один Сергей ничего не